Мифриловый крест - Страница 30

Я с трудом выпрямился, посмотрел на мертвого товарища (или все-таки друга?) и понял, что не знаю ни одной молитвы. Ничего страшного, я верю, что бог и без молитв способен отличить грешника от праведника. Если, конечно, бог есть. Я вспомнил чудовищно националистический анекдот про Иисуса Христа и палестинского шахида, улыбнулся и пошел прочь.

6

Я сидел в круглосуточной забегаловке, на которую каким-то чудом набрел, бесцельно слоняясь по ночному городу. На столе передо мной стояла глиняная миска с гречневой кашей, в которой, если очень потрудиться, можно было откопать крошечный кусочек чего-то, отдаленно похожего на мясо. Рядом лежала краюха свежего и еще теплого черного хлеба, а чуть поодаль стояли глиняная кружка с поганым пивом и глиняная же рюмка со столь же поганым самогоном. Нефильтрованное пиво — это, конечно, хорошо, но всему должен быть предел.

Я смиренно сидел в самом дальнем от входа углу заведения, объемистый куль с упакованным внутрь автоматом лежал под лавкой, придавленный моей ногой. Рядом оттягивалась компания неотягощенных интеллектом молодых ребят. Судя по разговорам, обслуга купеческого каравана. Или охрана. Пожалуй, второе больше похоже на правду, ни один из них не ниже ста семидесяти сантиметров, а в этом мире это рост значительно выше среднего.

На меня настороженно косились, но с разговорами не приставали. Заметили оружие под рогожей? Нет, это невозможно, они пришли позже и не видели, как я прячу куль под лавку. Тогда что? За кого они меня принимают? За разбойника?

Полумрак расступился и на лавку напротив взгромоздился коренастый парнишка, на вид лет пятнадцати, но не по годам крепкий. Несколько минут назад товарищи послали его разузнать последние новости насчет того, что такое громыхало час назад в бляжьей слободе. Судя по тому, как возбужденно бегали глаза юноши, он разузнал много интересного.

— Слушайте, пацаны, — начал он, — там такое… — он перекрестился. — На московском тракте монахов-то, монахов… сотни две будет, не меньше.

— Да хватит тебе заливать, — буркнул кряжистый бородатый мужик лет сорока, судя по всему, начальник этого коллектива. — Скажешь тоже, две сотни.

— Вот те крест, дядя Сидор, — парень перекрестился еще раз, — истинно говорю, две сотни, не меньше. Так и шныряют везде, так и шныряют. И какие-то они… перепуганные…

Парень произнес эти слова, и так и замер с открытым ртом. Видно, до самого дошло, что только что сказал. В этом мире испуганный монах — настоящее чудо.

— Кого им бояться? — удивился дядя Сидор. — Ты, Афонька, говори, да не заговаривайся. Две сотни монахов только антихрист и напугает.

Афонька осознал эту новую мысль, побледнел и перекрестился еще раз.

— А вы как думаете, уважаемый, — обратился ко мне дядя Сидор, — разве может что-нибудь напугать две сотни монахов?

Я пожал плечами. Я думал, что этого хватит, но дядя Сидор выжидательно смотрел на меня и мне пришлось дать более развернутый ответ.

— Напугать можно кого угодно, — сказал я. — Антихрист, не к ночи будь помянут, — я перекрестился, — тому пример, да и обычный дьявол тоже любого напугает. Ну или почти любого. А еще две сотни монахов могут испугаться трех сотен вражьих монахов, только откуда врагам взяться в самом сердце России? Или там мог быть один дикий монах, только очень сильный.

— Такие монахи только в сказках и бывают, — усмехнулся Сидор. — Сдается мне, здесь в другом дело. Помните, ребята, как в позапрошлом году под Серпуховом над лесами змий летал? Думается мне, и сегодня что-то подобное сотворилось. Вот только что? Как взрывы пошли, показалось мне, будто белое зарево поднялось над домами, словно ангел божий сошел на грешную землю. Только это не ангел.

— Почему? — поинтересовался я.

— Так ведь ангела божьего не только земное оружие не берет, но и слово чужое против него бессильно. Над ангелом только сам бог властен, да еще рука божья.

— Какая рука? — не понял я.

— Того, кто воззвал к всевышнему и призвал ангела на грешную землю, называют рукой божьей. Никакому человеку, даже самому святому, не под силу самому ангела вызвать, над ангелами только бог властен, потому тот, кто ангела вызвал, есть рука божья. А ты, добрый человек, куда направляешься? — Сидор резко переменил тему разговора.

— В Москву, — ответил я.

В какой-то книжке, кажется, детективе, я читал, что если не знаешь, говорить правду или солгать, лучше говорить правду. По крайней мере, меньше вероятность запутаться. Вот я и сказал правду.

— Один или с обозом? — поинтересовался Сидор.

— Один.

— С нами пойдешь?

— А чего бы не пойти? Пойду.

— Расплатишься пищалью. Как Серпуховскую заставу пройдем, так и расплатишься.

— Какой пищалью? — мне показалось, что я ослышался.

— Которая у тебя под лавкой. Обрез?

— С чего ты взял? — деланно изумился я. — Нет у меня никакого обреза под лавкой!

— Не гневи бога, — серьезно произнес Сидор, наставительно подняв палец, — не лги без нужды. Днем тебя здесь не было, ты пришел ночью, в аккурат после того, как в бляжьей слободе отгромыхало. На монаха ты непохож, поскольку про ангелов божьих ничего не ведаешь. Значит, или тать, или случайный прохожий, скажем, приказчик, от каравана отбившийся. На случайного прохожего ты, уж извини, тоже непохож, случайные люди по непотребным местам по ночам не шастают.

— А с чего ты взял, что я именно оттуда пришел?

— А откуда еще? Грязный весь и глаза… не то, чтобы испуганные, но озадаченные. Сидишь здесь один, забился в угол и думаешь, куда податься. А я тебе говорю, подавайся к нам.