Мифриловый крест - Страница 88

Меня немедленно призвали на кухню и спросили, с кем я собираюсь жить. Я сказал, что собираюсь жить с Зиной, и узнал, что я неблагодарная свинья, что растить меня было не просто трудно, а очень трудно, особенно если учесть отсутствие отца и мизерную зарплату, и что мама думала, что придет время, когда я буду ее поддерживать и подам стакан воды, когда она будет умирать, и вообще, хороший сын никогда не покинет маму, будь он хоть трижды волшебником. Я слушал ее минут пять, а потом мне надоело и я пошел в церковь. Пусть они с Зиной ругаются.

На этот раз в церкви был священник, совсем молодой парень, чуть-чуть постарше меня, хотя, возможно, так казалось из-за рыжеватой окладистой бороды, а на самом деле он даже моложе. Он ходил по церкви, останавливался перед каждой иконой, крестился, кланялся и что-то бормотал. Я положил по тысяче рублей в два ящика для пожертвований и проигнорировал третий ящик, тот, который на нужды бомжей. А потом я встал на колени посреди церкви и долго молился, примерно так же, как вчера, только сегодня это было проще, очевидно, начала вырабатываться привычка.

Помолившись, я встал, отряхнул колени, еще раз поклонился распятому Христу, перекрестился, направился к выходу и услышал совсем рядом тихое покашливание. Я обернулся и увидел, что священник оценивающе смотрит на меня, явно решая, заговорить со мной или нет. "А почему бы и нет", — подумал я, и подбодрил его легким кивком головы.

— Извините, если вмешиваюсь не в свое дело, — начал священник, — мне показалось, что вам нужна помощь…

— Допустим.

— Мне кажется, вас что-то гнетет. Не знаю, что именно, то ли с кем-то из ваших близких беда, то ли совесть у вас нечиста, честно говоря, это даже неважно, потому что я хотел бы попытаться вам помочь в любом случае. Это часть моей работы — помогать тем, кому тяжело.

— А кому сейчас легко? — усмехнулся я уголком рта.

Священник не улыбнулся в ответ, он оставался серьезным.

— Бог любит страждущих, — продолжал он, — бог любит всех, и каждый имеет шанс на прощение, что бы он ни совершил. Не забывайте, что даже Мария Магдалина попала в рай.

— И Сергий Радонежский, — добавил я, вспомнив подвиг означенного святого на альтернативном Куликовом поле.

— И Сергий Радонежский, — согласился священник, недоуменно похлопав глазами. — Давайте попьем чаю, я попробую помочь вашему горю.

— Вряд ли это в ваших силах.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся священник, — но кто говорит о моих силах? Я просто инструмент в руке господней, а вы ведь не будете отрицать, что он способен решить вашу проблему? Конечно, не будете, иначе не пришли бы в храм.

Мы вышли в неприметную дверь в дальней стене, немного поплутали в узких коридорчиках, густо захламленных всякой дрянью, и изрядно провонявших ладаном и еще чем-то подобным, и, наконец, оказались в маленькой комнатке, напомнившей мне армейскую каптерку. Обстановка этой комнатки включала в себя покосившийся кухонный стол, три рассохшиеся табуретки и множество разнообразных шкафчиков и комодов, напичканных разнообразным хламом. В центре стола стоял электросамовар, который священник немедленно включил и уселся на одну из табуреток, жестом указав мне на табуретку напротив. Я сел.

— Меня зовут отец Спиридон, — представился священник, — но вы можете опускать титул. Какой я вам отец, в самом деле?

— Сергей, — представился я и протянул руку. Спиридон пожал ее, ладонь священника оказалась неожиданно крепкой и мозолистой, она никак не сочеталась с худосочным телосложением и высоким, чуть-чуть женственным голосом.

— В чем ваша проблема, Сергей? — спросил Спиридон. — Постарайтесь охарактеризовать ее максимально коротко, не вдаваясь в ненужные подробности. Меня совершенно не интересует, как конкретно вы согрешили.

— Вы думаете, дело в том, что я согрешил?

— Мне так кажется. Я неправ?

— Вы правы. Скажем так, я нарушил одну из христовых заповедей.

— Вы раскаиваетесь?

— Не знаю. Честное слово, не знаю. Если бы я смог прожить этот момент еще раз, даже не знаю, как бы я поступил. Боюсь, что так же.

— Интересно. А с чем у вас ассоциируется эта проблема?

— Не понял.

— Какой-нибудь образ, желательно зрительный. Ну, там, камень на сердце, стадо лягушек на болоте…

— Хм… пожалуй, вампир.

— Вампир? Оригинально. Чем вам мешает этот вампир? Он сосет вашу кровь?

— Нет, он не сосет. Скорее, это я сосу.

— То есть, вы ассоциируете вампира не с внешней угрозой, а с самим собой?

— Вроде того.

— Это как бы ваша альтернативная сущность, которая вас пугает?

— Точно.

— Попробуйте с ней поговорить.

— С кем? С вампиром?

— Да.

— Эээ… святой отец, вы наркотики не употребляете?

— Не употребляю. Я согласен, мои слова могут показаться глупыми, но попробуйте преодолеть эту глупость, она только кажущаяся. Когда вы стоите на коленях перед распятием и молитесь, с точки зрения атеиста это выглядит не менее глупо. Я уж не говорю о ваших пожертвованиях. Кстати, почему вы ничего не жертвуете на приют для бездомных?

— Ненавижу бомжей.

— Почему?

— А за что их любить?

— Бог любит всех.

— Я не бог.

— Его часть незримо присутствует в каждом творении. Не забывайте, бог создал человека по своему образу и подобию.

— Тем не менее. По-моему, глупо давать деньги тому, кто их немедленно пропьет. Подкармливать бомжа — это как делать припарки мертвому или колоть морфий умирающему от рака. Никогда не понимал, почему усыпить животное гуманно, а продлевать страдания человека тоже гуманно.