Мифриловый крест - Страница 108

К оглавлению

108

— Гурии бывают и мужского пола.

— Для благочестивых женщин на том свете? Чтобы было с кем трахаться?

— Да. Зачем он богохульствует?

— Зачем ты взорвал мой дом?

— Я не взрывал твой дом.

— Ты приказал его взорвать.

— Но не взрывал.

— Зачем ты приказал его взорвать?

— Хотел убить тебя.

— Зачем?

— Думал, что это возможно.

— Это возможно.

— Как?

— Я что, похож на идиота — рассказывать тебе, как меня убить? Да ты и не сможешь воспользоваться… можешь считать для простоты, что я неуязвим. Так зачем ты хотел меня убить?

— Ты служишь шайтану.

— Почему ты так решил?

— Ты тот, кого вы, русские, называете вампирами.

— Газету прочитал?

— Да.

— И только из-за этого ты решил взорвать целый дом? Знаешь, сколько людей погибло?

— Около ста. В новостях передавали.

— Благодарность от Басаева уже получил?

Леча помотал головой.

— Ты не поверишь, — сказал он, — но я хотел только одного — избавить мир от нежити.

— Ты убил сто невинных людей!

— Ты убьешь больше.

— У меня нет зависимости от человеческой крови. Я могу пить кровь, она дает мне силы, но я не наркоман, я полностью управляю собой.

Леча пожал плечами.

— Какая разница? Мною двигал Аллах, если я ошибся, на то была его воля.

— Аллах двигает лишь теми, кто движется сам! — воскликнул я. — Кто взрывал дом?

— Этого тебе не узнать. Можешь убить мое тело или выпить душу, я все равно ничего не скажу.

— Говорить не надо, достаточно только подумать. И не делай такое довольное лицо. Знаешь историю про Ходжу Насреддина?

— Про муллу Насреддина. Вы, русские, переврали наши легенды.

— Это не ваша легенда, Насреддин жил в Средней Азии.

— Мусульманин всегда мусульманин, независимо от того, где живет.

— Неважно. Помнишь, как Насреддин попросил ростовщика Джафара не думать об обезьяне?

До Лечи начало доходить. Он попытался схватить пистолет, но добился лишь того, что получил хук справа. Правый глаз Лечи начал заплывать, все-таки вампирская реакция намного быстрее человеческой.

Я встал между Лечей и окном, вытащил из пистолета обойму и передернул затвор, удалив патрон из патронника. Просто на всякий случай.

— Не дергайся, — сказал я, — все равно я быстрее и сильнее.

— Убей меня, — прошептал Леча, — но не заставляй предавать братьев.

— Ты уже давно предал их, — возразил я.

Леча начал молиться. Я не понимаю языка, на котором он молится, но я понимаю мысли. А ведь он по-настоящему верит в то, что делает доброе дело! Понять — значит простить, так, вроде, говорила Зина? Неважно. Важно только то, что я понимаю в его мыслях.

НАТО захватило Югославию. Немецкие танки с крестом на броне вошли в Белград, как будто история внезапно откатилась на шестьдесят лет назад. Армия капитулировала, новая власть утверждает новые порядки. Бойцов сопротивления расстреливают на площадях, обкуренные албанцы раздают героин в школах, негры в голубых касках насилуют сербских девочек. Что, кроме террора, остается немногим патриотам, избежавшим концлагерей? И чем эта воображаемая картина отличается от творящейся в сознании Лечи, кроме национальной принадлежности воюющих сторон?

— Ты неправ, Леча, — сказал я, — неправ потому, что вы начали первыми. Я был в Чечне, я знаю, что русские солдаты тоже иногда творят беспредел, но ты видел только одну сторону. Поверь, по другую сторону все то же самое. Когда на твоих глазах десятилетний ребенок хладнокровно расстреливает двадцатидвухлетнего лейтенанта, который хотел купить на рынке блок сигарет, в следующий раз ты так же хладнокровно пристрелишь ребенка, который направил на тебя кривую палочку. Достаточно провести на войне всего неделю и в каждой засохшей ветке тебе будет мерещиться ствол. Война — абсолютное зло, на ней не бывает правых и виноватых. Пойми, Леча, зло нельзя остановить злом, зло можно остановить только отсутствием зла. Знаешь, когда закончится эта война? Только тогда, когда не останется тех, кто губит свою душу ради того, чтобы погубить чужую. Христос, в которого ты не веришь, говорил, что спасется тот, кто погубит свою душу ради ближнего своего. Но когда люди губят не себя, а друг друга, не выигрывает никто. Даже Сатана.

— Почему шайтан не выигрывает? — заинтересовался Леча.

— Не знаю, — я пожал плечами, — просто мне так открылось. Ты думаешь, что делаешь хорошее дело, взрывая дома и убивая неверных, но ты неправ, Леча, террор не бывает хорошим делом. Террор — это война, а война — это грех.

— Так что, я должен все забыть? Забыть весь тот кошмар, в который вы, русские, превратили жизнь моего народа?

— В этом кошмаре виноваты не мы, вы сами создали его, когда выбрали Дудаева. Но какая разница, кто начал? Важно не это, важно то, как это прекратить. А это не прекратится, пока такие, как ты, будут изо всех сил пестовать свою ненависть. Хочешь, я избавлю тебя от ненависти?

— Если я лишусь ненависти, что у меня останется?

— Тебе виднее. Если в тебе не осталось ничего, кроме ненависти, ты жалок. Тебя можно пожалеть, но нельзя полюбить. Если в тебе живет только ненависть, если ты весь — ненависть, ты не жилец, пройдет совсем немного времени и она убьет тебя.

— Я ищу смерти, — сказал Леча, спокойно и без какого-либо надрыва. Как говорится, от чистого сердца.

— Хочешь стать шахидом? Думаешь, это поможет тебе попасть в рай? Да ты вообще веришь в рай после смерти?

— Если не верить в рай после смерти, то во что тогда верить?

108